Некоторое время мы шарили среди камней и плавника, отыскивая выброшенные бурей сокровища. Впервые с тех пор, как вернулся с гор, я чувствовал себя самим собой, и Молли тоже была похожа на веселую девочку из моего детства. Волосы ее растрепались и развевались на ветру. Она поскользнулась, когда я гнался за ней, и упала в оставленную приливом лужу. Мы вернулись к одеялу, где она сняла туфли и чулки, чтобы высушить их у огня. Потом Молли растянулась на одеяле.
Внезапно мне показалось, что стало очень жарко и вполне можно раздеться.
Молли не так была в этом уверена, как я.
— Под этим одеялом столько же камней, сколько песка. У меня нет ни малейшего желания возвращаться в замок с синяками на спине!
Я наклонился над ней и поцеловал ее.
— Разве я этого не стою? — настойчиво спросил я.
— Ты? Конечно нет! — Она внезапно толкнула меня, и я упал на спину. И тогда она смело прыгнула на меня, — зато я — стою.
От бешеных искр в ее глазах у меня перехватило дыхание. Я обнаружил, что она была права — и относительно камней, и относительно платы за синяки. Я никогда не видел ничего более прекрасного, чем синее небо и золотое солнце, просвечивающее через каскад ее волос у моего лица. Потом мы дремали, вдыхая ароматный прохладный воздух. Наконец она села, дрожа, и стала натягивать на себя одежду. Я с сожалением смотрел, как она зашнуровывает блузку. Темнота и слабый свет свечей слишком многое скрыли от меня. Она взглянула на мое ошеломленное лицо, показала язык и замерла. Мои волосы растрепались. Она пригладила их и обернула мой лоб полой своего красного плаща.
— Из тебя бы получилась смешная девушка.
Я фыркнул.
— Я и как мужчина не намного лучше.
Она казалась оскорбленной.
— Ты не урод. — Она задумчиво провела пальцами по мышцам на моей груди. — На днях в банях говорили, ты — лучшее, что вышло из конюшен после Баррича. Я думаю, дело в твоих волосах. Они не такие жесткие, как у большинства баккипских мужчин. — Она играла прядью моих волос.
— Баррич! — фыркнул я. — Не будешь же ты утверждать, что его любят женщины?
Она подняла бровь:
— Почему бы и нет? Он очень хорошо сложен, всегда опрятен и манеры у него хорошие.
Меня кольнула ревность. Сам того не желая, я рассказал Молли о планах короля относительно меня и Целерити. До меня не доходило, что я настоящий идиот, пока теплая слезинка не поползла по моей шее.
— Молли? — удивился я и сел, чтобы посмотреть на нее. — Что случилось?
— Что случилось? — При этих словах голос ее дрогнул. Она со всхлипом вздохнула: — Ты лежишь рядом со мной, рассказываешь мне, что обещан другой, а потом спрашиваешь меня, что случилось?
— Единственная, кому я обещан, это ты, — сказал я твердо.
— Это не так просто, Фитц Чивэл. — Ее глаза были широко раскрыты и очень серьезны. — Что ты будешь делать, когда король велит тебе начать ухаживать за ней?
— Перестану мыться, — предложил я.
Я надеялся, что Молли засмеется, но она отодвинулась от меня. В глазах ее теперь была невыносимая скорбь.
— У нас нет ни малейшего шанса. Никакой надежды.
Как бы в доказательство ее слов, небо внезапно потемнело и поднялся шквальный ветер. Молли вскочила на ноги, схватила свой плащ и стала стряхивать с него песок.
— Я промокну. Мне следовало быть в замке много часов назад. — Она говорила ровно, как будто только эти две вещи ее и заботили.
— Молли, им придется убить меня, чтобы помешать быть с тобой, — сказал я сердито.
Она собирала свои покупки.
— Фитц, ты говоришь как ребенок, — промолвила она. — Глупый, упрямый ребенок.
Со стуком, как маленькие камушки, упали первые дождевые капли. Они оставляли ямочки в песке. Потом хлынул дождь. Ее слова лишили меня дара речи. Она не могла бы сказать мне ничего более ужасного.
Я поднял красное одеяло и стряхнул с него песок. Она туго завернулась в свой плащ, удерживая его от хлещущего ветра.
— Лучше нам не возвращаться вместе, — сказала она. Потом подошла ко мне и встала на цыпочки, чтобы поцеловать край моего подбородка.
Я не мог решить, на кого сержусь больше — на короля Шрюда за всю эту неразбериху или на Молли за то, что она в это поверила. Я не ответил на ее поцелуй. Она ничего не сказала, а только поспешила прочь, взобралась по каменному склону и скрылась из виду.
Радость ушла. То, что было прекрасным, как сверкающая морская раковина, теперь превратилось в обломки у меня под ногами. Я мрачно плелся домой под порывами ветра и струями дождя. Я не завязал волосы, и они мокрыми прядями хлестали меня по лицу. Разбухшее от воды одеяло пахло, как может пахнуть только мокрая шерсть, и, словно кровью, покрыло мои руки красной краской. Я поднялся к себе и вытерся, после чего занялся тщательным приготовлением великолепного яда для Волзеда. Такого, который сожжет все его внутренности, прежде чем он умрет. Когда порошок был смешан и высыпан в бумажный кулечек, я сел и уставился на него. В какой-то момент мне захотелось принять его самому. Вместо этого я взял иголку с ниткой, чтобы соорудить карман в манжете, в котором мог бы носить этот яд. Я подумал, смогу ли когда-нибудь им воспользоваться. Это сомнение заставило меня чувствовать себя большим трусом, чем когда-либо.
Я не спустился к обеду. И не поднялся к Молли. Я открыл ставни и позволил шторму разбрызгивать дождь по моей комнате. Огонь в очаге погас, и я не стал зажигать свечи. Все это вполне соответствовало моему настроению. Когда Чейд открыл для меня дверь, я не обратил на это внимания. Я сидел на краю кровати и смотрел на дождь.
Через некоторое время я услышал медленные шаги Чейда, спускавшегося по ступенькам. Он появился в моей темной комнате, как дух, свирепо посмотрел на меня, потом подошел к окну и захлопнул ставни. Он закрепил их крюком, после чего сердито спросил меня:
— Ты хоть немного представляешь себе, какой сквозняк от этого в моих комнатах? — Когда я не ответил, он поднял голову и принюхался, как волк. — Ты работал здесь с белладонной? — спросил он внезапно. Потом подошел и встал около меня. — Фитц, ты не сделал никакой глупости, а?
— Глупость? Я? — Меня душил смех.
Чейд наклонился и заглянул мне в лицо.
— Пойдем в мою комнату, — сказал он почти ласково.
Он взял меня под руку, и я пошел с ним.
Веселая комната, потрескивающий огонь, спелые осенние фрукты в вазе — все это так плохо сочеталось с моим настроением, что мне захотелось крушить все вокруг. Вместо этого я спросил Чейда:
— Бывает ли что-нибудь худшее, чем ссора с человеком, которого любишь?
Помолчав, он сказал:
— Видеть, как кто-то, кого ты любишь, умирает. И впадать в ярость, и не знать, куда направить ее. Думаю, что это хуже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});